Неточные совпадения
Оттого-то они так и бегают, оттого и женщины-то у них все такие худые, тела-то никак не нагуляют, да как будто они что
потеряли, либо чего ищут: в лице печаль, даже жалко.
Однажды мужичок соседней деревни привез к Василию Ивановичу своего брата, больного тифом. Лежа ничком на связке соломы, несчастный умирал; темные пятна покрывали его
тело, он давно
потерял сознание. Василий Иванович изъявил сожаление о том, что никто раньше не вздумал обратиться к помощи медицины, и объявил, что спасения нет. Действительно, мужичок не довез своего брата до дома: он так и умер в телеге.
Она будила его чувственность, как опытная женщина, жаднее, чем деловитая и механически ловкая Маргарита, яростнее, чем голодная, бессильная Нехаева. Иногда он чувствовал, что сейчас
потеряет сознание и, может быть, у него остановится сердце. Был момент, когда ему казалось, что она плачет, ее неестественно горячее
тело несколько минут вздрагивало как бы от сдержанных и беззвучных рыданий. Но он не был уверен, что это так и есть, хотя после этого она перестала настойчиво шептать в уши его...
Стремительные глаза Лютова бегали вокруг Самгина, не в силах остановиться на нем, вокруг дьякона, который разгибался медленно, как будто боясь, что длинное
тело его не уставится в комнате. Лютов обожженно вертелся у стола,
теряя туфли с босых ног; садясь на стул, он склонялся головою до колен, качаясь, надевал туфлю, и нельзя было понять, почему он не падает вперед, головою о пол. Взбивая пальцами сивые волосы дьякона, он взвизгивал...
Здесь, одетые в легкое льняное пальто, без галстуха и жилета, сидя под тентом без движения, вы
потеряете от томительного жара силу, и как ни бодритесь, а
тело клонится к дивану, и вы во сне должны почерпнуть освежение организму.
На Рублихе пока сделана была передышка. Работала одна паровая машина, да неотступно оставался на своем месте Родион Потапыч. Он, добившись цели, вдруг сделался грустным и задумчивым, точно что
потерял. С ним теперь часто дежурил Матюшка, повадившийся на шахту неизвестно зачем. Раз они сидели вдвоем в конторке и молчали. Матюшка совершенно неожиданно рухнул своим громадным
телом в ноги старику, так что тот даже отскочил.
Ненависть Морока объяснялась тем обстоятельством, что он подозревал Самоварника в шашнях с Феклистой, работавшей на фабрике. Это была совсем некрасивая и такая худенькая девушка, у которой душа едва держалась в
теле, но она как-то пришлась по сердцу Мороку, и он следил за ней издали. С этою Феклистой он не сказал никогда ни одного слова и даже старался не встречаться с ней, но за нее он чуть не задушил солдатку Аннушку только потому, что не
терял надежды задушить ее в свое время.
Горехвастов не прекословил; он внезапно упал духом до такой степени, как будто
потерял всякое сознание. Мне даже жалко было смотреть на его пожелтевшее лицо и на вялые, как бы машинальные движения его
тела.
И судьба ему помогает: правда, со внезапной грубостью. Кто-то сзади и с такою силою толкает Александрова, что его ноги сразу
потеряли опору, а
тело по инерции беспомощно понеслось вперед и вниз. Момент — и Александров неизбежно должен был удариться теменем о каменные плиты ступени, но с бессознательным чувством самосохранения он ухватился рукой за первый предмет, какой ему попался впереди, и это была пола вражеской шинели.
Да; бедная Дарья Николаевна Бизюкина не только была влюблена, но она была неисцелимо уязвлена жесточайшею страстью: она на мгновение даже
потеряла сознание и, закрыв веки, почувствовала, что по всему ее
телу разливается доселе неведомый, крепящий холод; во рту у корня языка потерпло, уста похолодели, в ушах отдаются учащенные удары пульса, и слышно, как в шее тяжело колышется сонная артерия.
Он
потерял сон, аппетит, сделался совершенно ко всему равнодушен и ослабел
телом.
— Теперь мне все равно, все равно!.. Потому что я люблю тебя, мой дорогой, мое счастье, мой ненаглядный!.. Она прижималась ко мне все сильнее, и я чувствовал, как трепетало под моими руками ее сильное, крепкое, горячее
тело, как часто билось около моей груди ее сердце. Ее страстные поцелуи вливались в мою еще не окрепшую от болезни голову, как пьяное вино, и я начал
терять самообладание.
Ему показалось даже, что ежели бы не было этой окружающей его со всех сторон комариной атмосферы, этого комариного теста, которое под рукой размазывалось по потному лицу, и этого беспокойного зуда по всему
телу, то здешний лес
потерял бы для него свой характер и свою прелесть.
У меня что-то заныло под ложечкой, и я начал чувствовать, что постепенно
теряю свою оригинальность, как человек, попавший на холод,
теряет постепенно живую теплоту собственного
тела.
— Нет, — возражала она, — я люблю мое
тело и не могу оскорбить его! Я знаю, — стоит только один раз сделать что-нибудь нехотя, и уже навсегда
потеряешь уважение к себе…
Толкнув ногами землю, он подпрыгнул вверх и согнул ноги в коленях. Его больно дёрнуло за ушами, ударило в голову каким-то странным, внутренним ударом; ошеломлённый, он всем
телом упал на жёсткую землю, перевернулся и покатился вниз, цепляясь руками за корни деревьев, стукаясь головой о стволы,
теряя сознание.
Бегушев
потерял, наконец, голову. Мерова в своем увлечении казалась ему очаровательною: глаза ее блистали, все
тело пылало в жару.
Так думал Лаевский, сидя за столом поздно вечером и все еще продолжая потирать руки. Окно вдруг отворилось и хлопнуло, в комнату ворвался сильный ветер, и бумаги полетели со стола. Лаевский запер окно и нагнулся, чтобы собрать с полу бумаги. Он чувствовал в своем
теле что-то новое, какую-то неловкость, которой раньше не было, и не узнавал своих движений; ходил он несмело, тыча в стороны локтями и подергивая плечами, а когда сел за стол, то опять стал потирать руки.
Тело его
потеряло гибкость.
— Ты права! — говорил он, — чего мне желать теперь? — пускай придут убийцы… я был счастлив!.. чего же более для меня? — я видал смерть близко на ратном поле, и не боялся… и теперь не испугаюсь: я мужчина, я тверд душой и
телом, и до конца не
потеряю надежды спастись вместе с тобою… но если надобно умереть, я умру, не вздрогнув, не простонав… клянусь, никто под небесами не скажет, что твой друг склонил колена перед низкими палачами!..
Пётр Артамонов молча сосал разноцветные водки, жевал скользкие, кисленькие грибы и чувствовал всем своим пьяным
телом, что самое милое, жутко могучее и настоящее скрыто в ярмарочной бесстыднице, которая за деньги показывает себя голой и ради которой именитые люди
теряют деньги, стыд, здоровье. А для него от всей жизни осталась вот эта чёрная коза.
Потом и все его
тело потеряло равновесие, и он, неожиданно и крепко прижатый спиной к холодному брезенту, увидел над собой красное, потное лицо Ребера с растрепанными, свалявшимися усами, с оскаленными зубами, с глазами, искаженными безумием и злобой…
Ефимка, уж поправив наверху половицу, казалось,
потерял весь страх. Шагая через две и три ступени, он с веселым лицом полез вперед, только оглядываясь и освещая фонарем дорогу становому. За становым шел Егор Михайлович. Когда они скрылись, Дутлов, поставив уже одну ногу на ступеньку, вздохнул и остановился. Прошли минуты две, шаги их затихли на чердаке; видно, они подошли к
телу.
Женщина, вспоминая множество обид, нанесенных ей этим человеком и другими, всё говорила, чувствуя в груди неиссякаемый прилив силы и бесстрашия. Развалившееся по стулу жидкое
тело с каждой минутой словно всё более расплывалось,
теряя очертания человеческой фигуры. Глаза Лодки стали светлыми, и голос звенел всё яснее.
Прохор Прохорыч. Состояние и служба — две вещи разные, — это уж дело не вашей тонкости, Настасья Кириловна! (Обращаясь к Дурнопечину.)Я сам, к несчастью,
потерял службу, которой, можно сказать, душой и
телом посвящал все время.
Но и в санях он никак не мог согреться. Сначала он дрожал всем
телом, потом дрожь прошла, и он понемногу стал
терять сознание. Умирал он или засыпал — он не знал, но чувствовал себя одинаково готовым на то и на другое.
И мне думалось: каким путем нравственного падения могли дойти эти люди до того, чтобы
потерять стыд своего лица, стыд голоса, стыд
тела и движений!
А на пороге плакал Феноген Иваныч. Он
потерял всю свою важность, и хлюпал носом, и двигал ртом и бровями; и слез было так много, они такой рекой текли по его лицу, точно шли не из глаз, как у всех людей, а сочились из всех пор
тела.
Хорошо бы было, если бы это заблуждение оставалось только заблуждением ума; но дело в том, что удовлетворение похотей
тела загрязняет душу, так что человек, загрязнивший похотливой жизнью свою душу, уже
теряет способность находить свое благо в любви.
Так как дух в акте грехопадения
потерял господство над
телом, и
тело вышло из-под его власти и подчинения, то, естественно, «разумная душа должна была устыдиться; именно потому, что она не могла сдерживать более слабость и непокорность в
теле, над которым она получила право господствовать» [Писарев, 72: de peccat. merit.
Соединение души с
телом само по себе уже есть род грехопадения, описываемого Плотином следующими чертами: «какова же причина того, что души, имевшие тамошний жребий и всецело туда принадлежавшие, позабыли своего бога отца и
потеряли ведение и его и себя самих?
В применении к святой телесности противоположение духа и
тела, спиритуализма и материализма,
теряет всякий смысл, ибо оно возникает лишь вследствие несоответствия, несовпадения, неадекватности того и другого.
Тело теряет свою пластичность и упругость, ощущается как скорлупа, закрывающая и отягощающая дух, который стремится к бесплотности.
При этом заранее исключается возможность того, что душа, прошедшая чрез врата смерти, вообще не может возвратиться в отжившее и разрушенное смертью
тело и его собою оживить, ибо и она
потеряла способность оживлять
тело, а не одно только
тело утратило силу жизни; что поэтому воскрешение отцов сынами вообще невозможно, раз душа сама должна воскресить свое
тело или получить от Бога для того силу, и никто другой не может ее в том заменить.
Там же, где мы имеем полную и совершенную энтелехийность, духотелесность, это противопоставление
теряет всякое значение, ибо как дух не проявляет здесь своей, противящейся материи, спиритуальности, враждебности
телу, так и
тело не имеет косности, материальности, пассивного сопротивления духу.
При воплощении душа «
теряет крылья и попадает в оковы
тела», «погребается и остается в темнице», «души по необходимости становятся амфибиями, невольно ведя жизнь в тамошней и здешней области» (Enn. IV, lib. VIII, cap. IV).
Ужасы и скорби жизни
теряют свою безнадежную черноту под светом таинственной радости, переполняющей творчески работающее
тело беременной женщины. В темную осеннюю ночь брошенная Катюша смотрит с платформы станции на Нехлюдова, сидящего в вагоне первого класса. Поезд уходит.
Андрей Иванович проснулся к вечеру. Он хотел подняться и не мог: как будто его
тело стало для него чужим и он
потерял власть над ним. Александра Михайловна, взглянув на Андрея Ивановича, ахнула: его худое, с ввалившимися щеками лицо было теперь толсто и кругло, под глазами вздулись огромные водяные мешки, узкие щели глаз еле виднелись сквозь отекшее лицо; дышал он тяжело и часто.
Дело вообще было счастливо: казаки, слышно было, сделали славную атаку и взяли три татарских
тела; пехота запаслась дровами и
потеряла всего человек шесть ранеными; в артиллерии выбыли из строя всего один Веленчук и две лошади.
Каждые сутки, во время полного сна, сознание обрывается совершенно и потом опять возобновляется. А между тем это-то сознание есть единственная основа, держащая всё
тело вместе и признающая его своим. Казалось бы, что при прекращении сознания должно бы — и распадаться
тело, и
терять свою отдельность; но этого не бывает ни в естественном, ни в искусственном сне.
Мы боимся
потерять при плотской смерти свое особенное я, соединяющее и
тело и ряд сознаний, проявлявшихся во времени, в одно, а между тем это-то мое особенное я началось не с моим рождением, и потому прекращение известного временного сознания не может уничтожить того, что соединяет в одно все временные сознания.
Стало-быть, если есть какое-нибудь такое наше я, которое мы боимся
потерять при смерти, то это я должно быть не в том
теле, которое мы называем своим, и не в том сознании, которое мы называем своим в известное время, а в чем-либо другом, соединяющем весь ряд последовательных сознаний в одно.
Страх смерти всегда происходит в людях оттого, что они страшатся
потерять при плотской смерти свое особенное я, которое — они чувствуют — составляет их жизнь. Я умру,
тело разложится, и уничтожится мое я. Я же это мое есть то, что жило в моем
теле столько-то лет.
Я
потерял себя. Совсем
потерял себя, как иголку в густой траве. Где я? Что я? Я чувствую: моя душа куда-то ушла. Она оторвалась от сознания, ушла в глубину, невидимыми щупальцами охватывает из темноты мой мозг — мой убогий, бессильный мозг, — не способный ни на что живое. И
тело мое стало для меня чуждым, не моим.
Тело столпника уже так исхудало, что его могла сдержать тонкая и полусгнившая веревочка. Она, правда, потрескивала, но Ермий этого не испугался: он благополучно стал на землю и пошел, колеблясь как ребенок, ибо ноги его отвыкли от движения и
потеряли твердость.
Все больше мы обгоняли шатающихся, глубоко пьяных солдат. Они
теряли винтовки, горланили песни, падали. Неподвижные
тела валялись у краев дороги в кустах. Три артиллериста, размахивая руками, шли куда-то в сторону по грядам со срезанным каоляном.
Из всего этого на веру можно было взять лишь то, что князь очень молод, служит в Петербурге, в одном из гвардейских полков, любим государыней и недавно
потерял старуху мать,
тело которой и сопровождает в имение, где около церкви находится фамильный склеп князей Луговых. Отец его, князь Сергей Михайлович, уже давно покоился в этом склепе.
— А то где же? — оборвал его Яков Потапович. — Однако не
теряйте времени, несите с Богом, — заключил он, указав рукою на завернутое в охабень
тело снятого висельника.
Валя молчал. Внезапно лицо женщины растянулось, слезы быстро-быстро закапали одна за другой, и, точно
потеряв под собою землю, она рухнула на кровать, жалобно скрипнувшую под ее
телом. Из-под платья выставилась нога в большом башмаке с порыжевшей резинкой и длинными ушками. Прижимая руку к груди, другой сжимая виски, женщина смотрела куда-то сквозь стену своими бледными, выцветшими глазами и шептала...
Хорошо было год, два, три, но когда это: вечера, балы, концерты, ужины, бальные платья, прически, выставляющие красоту
тела, молодые и не молодые ухаживатели, все одинакие, все что-то как будто знающие, имеющие как будто право всем пользоваться и надо всем смеяться, когда летние месяцы на дачах с такой же природой, тоже только дающей верхи приятности жизни, когда и музыка и чтение, тоже такие же — только задирающие вопросы жизни, но не разрешающие их, — когда все это продолжалось семь, восемь лет, не только не обещая никакой перемены, но, напротив, все больше и больше
теряя прелести, она пришла в отчаяние, и на нее стало находить состояние отчаяния, желания смерти.